Указом императора Японии российский преподаватель японского языка, переводчик Татьяна Львовна Соколова-Делюсина награждена Орденом Восходящего Солнца (Золотые лучи с розеткой).

Всегда приятно, когда награда находит того, кто ее достоин. В данном случае мне лично приятно особенно, потому что Т.Л. Соколова-Делюсина – мой сэнсэй. Поздравляя ее, я предлагаю вашему вниманию мое интервью с ней из книги «Тайва». Могу добавить к нему, что Татьяна Львовна по-прежнему с большим успехом преподает и переводит, и по-прежнему является единственным известным мне российским японоведом, удостоенным Высочайшей аудиенции у императора Акихито. Впрочем, сама она об этом никогда не рассказывает. И мы не будем…

Роман Мурасаки Сикибу «Гэндзи моногатари» («Повесть о Гэндзи») - основа основ японской и мировой классической литературы. Его изучают в обязательном порядке во всех вузах, готовящих японистов, и он считается жемчужиной японской прозы. Это не только мнение филологов - мне приходилось слышать о нынешних студентках, потерявших голову от принца Гэндзи и заучивающих наизусть целые главы. Что ж, принц того вполне достоин. Тем не менее, судьба перевода романа на русский язык была совсем не так безоблачна, как это может показаться сегодня. Когда-то «Гэндзи» начал переводить академик Н. И. Конрад, но этот труд остался незавершенным и, несмотря на широкую известность во всем мире, на русском языке в полном объеме (4 тома) переведенный с японского роман появился лишь в 1991 году. При этом история этого - полного перевода «Гэндзи» на русский язык началась значительно раньше.

— Татьяна Львовна, так как все начиналось в вашем случае?

— Можно сказать, что началось все с моей склонности к изучению иностранных языков, которая привела меня в нынешний Институт стран Азии и Африки, где я стала учить японский язык. У меня были прекрасные учителя — И.Л. Иоффе, В.С. Гривнин, Л.А. Стрижак, В.А. Янушевский, трепетное отношение которых к Японии, ее языку и культуре невольно передавалось и нам — студентам. В наше время и мечтать о стажировке в Японии было невозможно. Недостаток непосредственного общения со страной приходилось компенсировать чтением. Моей настольной книгой была тогда «Японская литература в образцах и очерках» Н.И. Конрада. Позже появились прекрасные переводы В.Н. Марковой, которую я тоже считаю своим учителем, хотя личное знакомство с ней, к сожалению, ограничилось двумя-тремя встречами. Именно по ее переводам я узнала и полюбила японскую поэзию, и как переводчик я сформировалась именно под ее влиянием.

В Японию же я поехала впервые в зрелом возрасте, получив премию Японского фонда за перевод «Гэндзи». После института я некоторое время проучилась в аспирантуре, но оставила ее, преподавала японский язык на городских курсах (одной из учениц Татьяны Львовны была еще одна героиня «Тайвы» - Лариса Рубальская – прим. А.К.) , потом 3 года проработала в издательстве «Прогресс», откуда ушла, чтобы полностью посвятить себя переводу «Гэндзи». Заниматься дополнительно чем-то другим у меня просто не было возможности. К тому времени у меня уже были кое-какие опубликованные переводы, самые значительные из которых вошли в сборник пьес японского театра Но – книгу, которую мы сделали вместе с Н. Анариной. Итак, уйдя из «Прогресса», а произошло это в 1976 году, я около 13 лет занималась только переводом «Гэндзи».

— «Гэндзи» написан столетия назад. Это, видимо, совсем другой язык, не похожий на тот, который вы изучали в институте?

— Нельзя сказать, чтобы он совсем не был похож, но, разумеется, это другой язык — другая грамматика, другая лексика. С современным японским языком у него мало общего. Но, очевидно, в те времена, когда создавался «Гэндзи», а это было в самом начале XI века, в Японии говорили именно на таком языке или, во всяком случае, приблизительно на таком. Письменным языком, языком, достойным литературы, тогда считался китайский, и мужчины писали чаще всего именно на нем. Женщины же могли себе позволить не следовать литературным канонам и писать по-японски. Поскольку их писания поначалу не считали настоящей литературой, они были оценены значительно позже. В результате возникла прекрасная японская проза, не имеющая аналогов в мировой литературе. И вершиной этой прозы была «Повесть о Гэндзи», тоже написанная женщиной, придворной дамой, которую звали Мурасаки Сикибу. Позже язык, на котором писали в те времена, канонизировался и стал литературным языком — «бунго». Мы изучали его в институте. Но никто не относился к этому серьезно — никому не хотелось зубрить несуществующие глагольные спряжения. Тогда же в институте я писала курсовую работу по «Гэндзи», хотя не могу сказать, что это был мой собственный выбор. Я хотела заниматься современной поэзией, но Ирина Львовна Иоффе, которая была моим научным руководителем, убедила меня обратиться сначала к истокам. Я послушалась, но в следующем году все-таки поступила по своему и написала работу по творчеству Такамура Котаро — одного из лучших поэтов нашего столетия. Диплом тоже писала по современной поэзии.

— Вы представляли себе тогда, в 76-м, какой титанический труд вас ждет?

— Не очень. У меня было большое желание переводить «Гэндзи», но нельзя сказать, чтобы я до конца представляла себе, за что берусь. То есть я предполагала, что на это уйдет много времени, и даже наметила себе примерный план на несколько лет вперед, в который я в общем-то почти уложилась, но, конечно, я не понимала тогда, насколько будет трудно. Время стало измеряться годами: год, чтобы просто прочесть все с начала до конца, год, чтобы перевести какую-то часть, полгода, чтобы перепечатать переведенное на машинке, еще столько же, чтобы отредактировать перевод, потом еще несколько месяцев, чтобы снова перепечатать… Все это требовало напряжения всех сил, отказа от многого, ухода в «глубокое подполье». В эти 13 лет я даже мало с кем общалась. Тем более что мы с мужем жили, да и сейчас живем, на даче, без телефона, так что возможности для уединения у меня были. Все эти 13 лет я не работала, жила на иждивении родных и занималась только «Гэндзи». Разумеется, у меня были свои домашние обязанности — быт в те времена требовал немалых усилий и я не могла полностью абстрагироваться от него. Но при этом я все время как бы жила еще и в другом мире — мире героев «Гэндзи», в мире эпохи Хэйан.

— Не тяжело было существовать параллельно в двух мирах?

— Нет, скорее эта возможность выхода в другой мир придавала особую прелесть моему тогдашнему существованию и очень поддерживала меня, позволяя, с одной стороны, преодолевать бытовые трудности, которых было в избытке, а с другой — переносить постоянное напряжение, вызванное общением со столь сложным текстом. Ведь помимо языковых трудностей были трудности и чисто психологические. Мой муж, например, считал, что «Повесть о Гэндзи» — произведение настолько печальное, что постоянное общение с ним в течение долгих лет должно невольно действовать на человека угнетающе. Судьба большинства героев «Гэндзи» действительно печальна, но, с другой стороны, они так ценили каждое уходящее мгновение жизни, так умели наслаждаться его красотой! Внимание к тому, что тебя окружает, к каждому моменту твоего существования, к каждой мелочи, даже самой, казалось бы, незначительной, по-моему и является главной и самой привлекательной особенностью японского мировосприятия. Это то, чему все должны учиться у японцев. Мы устремляемся вперед, тщась объять необъятное, пренебрегаем тем, что рядом, стремясь отыскать какую-то высшую красоту. Японец же настроен на то, чтобы видеть эту красоту в том, что его окружает, и оттого каждая малость полна в его глазах высшего смысла.